Черная быль Павла Качко

Невидимый враг

Ночью 26 апреля 1986 года на четвертом блоке Чернобыльской АЭС один за другим произошли два взрыва. Они разрушили перекрытия, сорвали крышу со здания реактора, тем самым открыв его активную зону и выбросив в атмосферу большое количество уранового топлива, трансурановых элементов, продуктов деления... Возник пожар. Выбросы привели к масштабному загрязнению населенных пунктов, водоемов, почвы, воздуха различными радионуклидами.

В борьбу c невидимым врагом вступили ликвидаторы. Кто они? Обычные люди, которые не думали о дозе облучения, о степени риска, которому подвергались на опасных и ответственных участках, о компенсации вреда, причиненного атомом их здоровью. Они просто делали свое дело, говоря себе: «Если не мы, то кто?»

В биографии свислочанина Павла Качко три недели чернобыльского прошлого. В 1986 году он принимал участие в ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС в зоне отчуждения. Да, в той самой закрытой 30-километровой зоне, которая была образована вокруг станции после аварии.

Осенью 1986-го

Как оказался в радиоактивном «котле» Павел Качко? Для него это понятный вопрос.

– В первую очередь я был коммунистом. Было собрание, и так решили, – говорит собеседник. – Ни я, ни другие не перечили.

– Не помню, чтобы Павел волновался, переживал, – добавляет его жена Надежда Александровна. – Спокойно собрался и поехал.

Боялся ли?

– Нет. Откуда страху взяться? – рассуждает Павел Степанович. – Никто ничего не знал. Первого мая еще на демонстрацию сходили. Уже когда на место прибыли, поняли, что случилось нечто ужасное. Стоят пустые дома. Деревни закрыты полностью. Людей уже к тому времени вывезли большей частью. Работали почти все приезжие. Милиция, военные, врачи…

Павел Качко попал в чернобыльскую зону осенью 1986-го.

– Взорвалась атомная станция – и уже через месяц из Свислочской сельхозхимии начали отправлять туда одну партию людей за другой, – рассказывает ликвидатор. – Пришла и моя пора. Дали, помнится, машину новенькую, даже без номеров, шофера – и в путь. Пункт сбора – Лидская сельхозхимия. Сколько там было нас, «химиков», со всей области, не скажу, – полный зал. Определили, значит, кто куда едет. Мы даже толком не заправились, так догоняли свою группу. Свислочские шоферы уже работали там. Техника, понятное дело, поизносилась, некоторая вообще без колес стояла. Поэтому я загрузил 6–8 запасок, кое-какие запчасти взял. Заехали в Хойники, потом – в Брагин, где трудился наш земляк Володя Дульнев. Помог ему колеса поставить. В Климовичах одна наша машина вообще в болоте увязла, три дня простояла. Вытянули, засучили рукава и сделали. Вернулись в Хойники. Мне дали в подчинение 120 человек. Из Минска, Витебска, Берестовицкого, Свислочского районов бригады были. В общем, много.

Переводит дух Павел Степанович и продолжает:

– Работали в сильно загрязненной зоне, 30-километровой. Из Брагина Чернобыль видно было. Какое там расстояние – 6 километров. Трубы торчат. Пыхают. Самолет однажды наблюдали. Летел над реактором, вспыхнул и пропал. Говорили, не один такой случай был.

Какой был быт?

– Жили мы в деревне близ Хойников в местной школе. Кто на полу, кто на койках разместился, – вспоминает Павел Степанович чернобыльские будни. – Умывальников 10–15 на стене висело. Так и мылись. Вода – привозная. Первые три дня нам готовили еду, а потом стали питаться сами. В столовую ходили. Хотя и не всегда получалось. Целый день работаешь, приедешь – уже ничего в столовой нет. Спасали консервы. Я получал тушенку по спискам на своих ребят. Бабка у нас местная прибиралась – пол протрет, подметет… Спрашиваю: «А что вы едите? Вы же в столовую не ходите». А она: «Так мы с дедом картошки накопали…» Так и жили. И обязательно – по 5 капель йода каждый день.

Известковая миссия

Свислочские «химики» были заняты на обработке полей и лугов в зоне радиоактивного загрязнения. Проводили известкование почвы. 

– Вывозили известь на поля и там ее разбрасывателями рассеивали, – рассказывает ликвидатор. – Известь эта вроде как гасила радиацию, должна была снизить поступление радионуклидов стронция и цезия из почвы в растения. Имело это какой эффект или нет, не знаю. Поручено – делали. Все дороги в радиусе 30 километров от станции были перекрыты. Въезд только по пропускам. Наши туда и ездили дезактивацию проводить. В сильно загрязненной зоне работали. В Хойники солдат прислали, так они лопатами верхний слой земли снимали, вывозили в карьер и закапывали. Каждый свое дело делал. 

Было место варварству

Мародеры в зоне отчуждения появились почти сразу после эвакуации населения. Первый вор был пойман уже в ночь с 27 на 28 апреля. Пустые дома с оставленными вещами стали лакомым куском для любителей легкой наживы. Их даже не останавливала смертельная опасность в виде радиации.

– На подъезде к Хойникам у нас как-то колесо спустило. Домкрата нет, – вспоминает Павел Степанович. – Смотрим, деревня какая-то в стороне. Шлагбаум, рядом знак «Въезд запрещен». Что будешь делать? Где помощь искать? Пошли, значит, мы с водителем в эту деревню. Смотрим, дрова лежат во дворе – много, прицепа два хозяева оставили уезжая. Выбрали крепкую жердь, колодку, тащим. А тут – милиция. Приняли нас за мародеров, представляете? Едва мы убедили их, что это не так. Поверили. Даже помогли машину поднять. 

Тяжелые воспоминания не дают покоя. Да, беда разное в человеке вскрывает.

– Варварство присутствовало, конечно, – вздыхает он. – Людей вывозили, а имущество оставалось. Вот и орудовали мародеры. Грабили пустые дома (в гараже можно было и новенький мотоцикл найти). Помню это зрелище. Все развалено, оконные рамы шатаются, двери настежь распахнуты. Скрип-скрип… Страшно смотреть. Жутко. Мыши бегают, крысы здоровенные. В огородах тыквы огромные лежат. Думаю, от радиации такие повырастали. Петухи кричат, куры бегают… Лошади ходят бесхозные. Никчемные, шеи вывернуты. Ослабевшее животное ложится на бок и из последних сил щиплет эту траву…

Вспышки воспоминаний

– Запомнилось, как машины по дорогам ездили и бросали мешочки с каким-то зеленым порошком. Наверное, что-то типа дезсредства, – говорит Павел Качко. – Бросят – асфальт зеленым становится. В горле сильно сушило от мешочков этих. Возле каждой речки стояла пожарная с помпой: технику, что ехала, обмывали. Кстати, машины, на которых мы работали, подлежали списыванию. Рассказывали, что стронций держится в металле 20 лет. Мы этого не знали. 

Как в калейдоскопе, в мыслях ликвидатора картинки чернобыльского прошлого сменяют друг друга. 

– Привезли пареньков из училища, которые на трактористов учились, – рассказывает собеседник. – По 15–17 лет им. И за проволоку, под самый Чернобыль, землю пахать. Сам мастер, смотрю, не ездит, а только ребят туда отправляет. А они же совсем еще дети! Вернулись – рвота у всех, бледные, из глаз слезы текут. Лучевую болезнь получили. Некоторых в больницу забрали, за остальными из училища приехали. 

Во имя жизни 

– Из двадцати двух человек ликвидаторов, которые ездили со мной в одной группе, наверное, только четверо остались. Может, и Чернобыль ускорил их уход из жизни. Всего из нашей сельхозхимии в разные периоды там побывали 120 добровольцев, – говорит Павел Качко, глядя на свое удостоверение пострадавшего от катастрофы на Чернобыльской АЭС.

Вместе с ним достал из стопки документов и удостоверение к знаку почета «Почетный донор Республики Беларусь». Вот это человек! Он там, где может спасти чью-то жизнь. Что в Чернобыле, что в пункте забора крови. Даже, вспоминает, встречался с тем, в ком течет его кровь. Но это уже совсем другая история.

Наталья ТУРКО

Фото автора